– Мы очень любим вас. Если бы вы только… – он чуть не сказал: «вели себя как следует», но передумал: – если бы вы только захотели стать хорошей женой.
Ирэн ничего не ответила, и Джемс тоже замолчал. Она сбивала его с толку; в её молчании чувствовалось не упрямство, а скорее подтверждение всего, что он мог сказать. И вместе с тем у Джемса было ощущение, что последнее слово осталось не за ним. Он не понимал, в чём тут дело.
Однако замолчать надолго Джемс не мог.
– Вероятно, Босини теперь скоро женится на Джун, – сказал он.
Ирэн изменилась в лице.
– Не знаю, – сказала она, – спросите у неё.
– Она пишет вам?
– Нет.
– Почему? – спросил Джемс. – Я думал, что вы друзья.
Ирэн повернулась к нему.
– И об этом, – сказала она, – спросите у неё.
– Ну, знаете, – пробормотал Джемс, испуганный её взглядом, – всё-таки это очень странно, что я не могу получить простой ответ на простой вопрос, но ничего не поделаешь.
Он замолчал, переваривая такой отпор, и наконец разразился:
– По крайней мере я вас предупредил. Вы не хотите заглядывать вперёд. Сомс много говорить не станет, но я уже вижу, что он долго этого не потерпит. Вам придётся винить только самое себя – больше того: не ждите к себе сочувствия.
Ирэн улыбнулась и сказала, чуть склонив голову:
– Я вам очень признательна.
Джемс не нашёл, что ответить на это.
На смену ясному жаркому утру пришёл серый душный день; тяжёлая гряда туч, жёлтых по краям и предвещавших грозу, надвигалась с юга. Ветви деревьев неподвижно свисали над дорогой, не шевеля ни единым листочком. В раскалённом воздухе стоял запах лошадиного пота; кучер и грум, сидевшие навытяжку, время от времени украдкой переговаривались, не поворачиваясь друг к другу.
Наконец, к величайшему облегчению Джемса, экипаж подъехал к дому; молчание и непробиваемость этой женщины, которую он привык считать такой кроткой и мягкой, пугали его.
Экипаж остановился у самого подъезда, и они вошли в дом.
В холле было прохладно и тихо, как в могиле, – по спине у Джемса пробежал холодок. Он торопливо отдёрнул кожаную портьеру, скрывавшую внутренний дворик. И не мог удержаться от одобрительного возгласа.
В самом деле, дом был отделан с безукоризненным вкусом. Темно-красные плиты, покрывавшие пространство между стенами и врытым в землю белым мраморным бассейном, обсаженным высокими ирисами, были, очевидно, самого лучшего качества. Джемс пришёл в восторг от лиловой кожаной портьеры, которой была задёрнута одна сторона двора, сбоку от большой печи, выложенной белым изразцом. Стеклянная крыша была раздвинута посередине, и тёплый воздух лился сверху в самое сердце дома.
Джемс стоял, заложив руки за спину, склонив голову на худое плечо, и разглядывал резьбу колонн и фриз, проложенный вдоль галереи на жёлтой, цвета слоновой кости, стене. По всему видно, что трудов здесь не пожалели. Настоящий джентльменский особняк. Джемс подошёл к портьере, исследовал, как она отдёргивается, раздвинул её в обе стороны и увидел картинную галерею с огромным, во всю стену, окном. Пол здесь был чёрного дуба, а стены окрашены под слоновую кость, так же как и во дворе. Джемс отворял одну дверь за другой и заглядывал в комнаты. Всюду идеальный порядок, можно переезжать хоть сию минуту.
Повернувшись, наконец, к Ирэн, он увидел, что она стоит у двери в сад с мужем и Босини.
Не отличаясь особой чуткостью. Джемс все же сразу заметил, что происходит что-то неладное. Он подошёл к ним уже встревоженный и, не зная ещё, в чём дело, попытался как-то смягчить создавшееся положение.
– Здравствуйте, мистер Босини, – сказал он, протягивая руку. – Я вижу, вы не поскупились на отделку.
Сомс повернулся к нему спиной и отошёл. Джемс перевёл взгляд с хмурого лица Босини на Ирэн и от волнения высказал свои мысли вслух:
– Не понимаю, что тут происходит. Мне никогда ничего не рассказывают.
И, повернувшись вслед за сыном, услышал короткий смешок архитектора и слова:
– И благодарение богу. Стоило ли так…
К несчастью, конца фразы Джемс уже не разобрал.
Что случилось? Он оглянулся. Ирэн стояла рядом с Босини, и выражение лица у неё было такое, какого раньше Джемс никогда не видел. Он поспешил к сыну.
Сомс шагал по галерее.
– В чём дело? – спросил Джемс. – Что у вас там?
Сомс взглянул на него со своим обычным надменным спокойствием, но Джемс знал, что сын взбешён.
– Наш приятель, – сказал он, – снова превысил свои полномочия. На этот раз пусть пеняет на себя.
Сомс пошёл к выходу. Джемс поспешил за ним, стараясь протиснуться вперёд. Он видел, как Ирэн отняла палец от губ, услышал, как она сказала что-то своим обычным тоном, и заговорил, ещё не поравнявшись с ними:
– Будет гроза. Надо ехать домой. Нам кажется, не по дороге, мистер Босини? Нет? Тогда до свидания!
Он протянул руку. Босини не принял её и, отвернувшись, сказал со смехом:
– До свидания, мистер Форсайт. Смотрите, как бы гроза не застала вас в дороге! – и отошёл в сторону.
– Ну, – сказал Джемс, – я не знаю…
Но, взглянув на Ирэн, запнулся. Ухватив невестку за локоть, он проводил её до коляски. Джемс был уверен, совершенно уверен, что они назначили друг другу свидание…
Ничто в мире не может так взбудоражить Форсайта, как открытие, что вещь, на которую он положил истратить определённую сумму, обошлась гораздо дороже. И это понятно, потому что на точности расчётов построена вся его жизнь. Если Форсайт не может рассчитывать на совершенно определённую ценность вещей, значит компас его начинает пошаливать; он несётся по бурным волнам, выпустив кормило из рук.